Питер Граймс противопоставил себя «толпе», человеческому пошлому множеству, но сам одержим всеми слабостями и пороками этого человеческого множества и выделяется из его среды лишь незаурядной энергией, которой хватает, чтобы некоторое время сопротивляться. Никакая «духовность», никакая романтизация борьбы Граймсу неведомы. Его идеал — в железных рамках общего стандарта: наловлю рыбы — продам — разбогатею — будет свой дом и своя лавка. И старый шкипер Балстрод, повидавший в молодые годы дальние моря и страны, напрасно старается направить по этому же пути деятельную энергию Граймса, которого ненавидят и травят в рыбацком поселке. Главный психологический мотив в развитии сюжета — возрастание реальной вины Граймса, его неосмотрительности, грубости, проистекающих из жестокой одержимости одной идеей, и — разрастание коллективного психоза общины, подозревающей Граймса в пата-логической страсти детоубийства. Стечение обстоятельств делает из Граймса преступника. Физическая сила, совершенное владение ремеслом и волевая решимость достигнуть поставленной цели — все это лишь дополнительный непосильный груз для слабой, незащищенной и непрочной психики Граймса. Признаки мании преследования появляются у него после смерти первого мальчика-подручного. В последнем действии Граймс безумен. И когда пастор ненавистной Питеру общины, в полном неведении о страждущей душе несчастного рыбака, идет праздничным вечером безмятежно поливать свои розы, Питер Граймс уже не внимает голосу своей мечты и готов принять смерть как единственное избавление от страданий и страха. Он выводит ночью свою лодку в открытое море, а наутро береговая охрана находит ее перевернутой и пустой.
Одна из простейших сложностей этого рода состоит, например, в том, что в таких сильных капиталистических странах, как США и Англия, рабочий класс активен преимущественно в борьбе за свои экономические интересы, добиваясь все большего материального благополучия в рамках существующей общественно-политической системы. Ничего подобного тому, что имело место в 30-е годы, после мирового экономического кризиса, в названных странах не наблюдается. Но и там, где старые, привычные и понятные формы общественно-политических противоречий сохраняются,- во Франции, в Италии,- театр почти не фиксирует их. Я не могу предложить объяснения, но это факт. Только кино в искусстве неореализма в некоторой степени отразило прямые противоречия общественно-политической жизни.
В первой сцене пьесы Элиот тщательно выписывает холодную, несколько мистическую обстановку Уишвуда. Жизнь здесь остановилась восемь лет назад, когда уехал Гарри. Весна еще не наступила, время дня — сумерки. Хор, состоящий из двух сестер Эми и двух братьев ее покойного мужа, прибавляет к этой мрачной атмосфере чувство неуверенности и нереальности всего происходящего. Им кажется, что они лишь актеры, которые собрались, чтобы сыграть неизвестные роли в странной пьесе.
Вполне естественно, что оперное благозвучие в беспросветной социальной трагедии упрощает проблему в ее художественном решении. Недаром и многие художники, и наиболее чуткая часть слушателей до сих пор сомневаются в возможности вообще пропеть онеру, например, о фашистских лагерях смерти, даже если такая опера хорошо «сделана». А между тем. подобные произведения время от времени появляются на оперном горизонте.
В отлично от ОКейси, Биэн видел присутствие поэзии в низком и ординарном, в быте. Он наслаждался жизненной энергией, в каких бы формах она ни проявлялась; как уже говорилось, это роднит Биэна с Сингом.
В спектакле действовал хищный и хитрый проходимец, религиозный ханжа и лицемер, но не было жертв его тлетворного влияния. Это сказалось прежде всего в интерпретации образа Оргона. Исполнитель этой роли играл добродушного рассудительного французского буржуа, отнюдь не одержимого религиозного фанатика, становящегося таким только под вредоносным воздействием Тартюфа. И поскольку не было этой жертвы Тартюфа, то в спектакле «не оказалось полного обличения тартюфства как величайшего социального зла». Диапазон общественной сатиры Мольера, как пишет Г. Бояджиев, был явно сужен из-за недостаточно глубокого осознания социальной тематики комедии.
«Перед лицом выбора между конформизмом и изоляцией, который предложили ему власть и машина, человек должен держаться того, что его объединяет с другими людьми, того, что присуще всем. Драматическим выражением его оппозиции служит пьеса, поставленная как притча протеста против повседневного мира».
Сатирическую пьесу 60-х годов «Осел из работного дома» он назвал «мелодрамой», пояснив, что «мелодрама — это пьеса с аккомпанементом», и ничуть не возражал, когда в спектакле Чичестерского фестивального театра на протяжении всего действия на сцене находился видимый зрителям небольшой оркестр, музыкально исполнялись не только песни, что па музыкальном фоне шли и многие диалоги. В своей более ранней пьесе «Тихая обитель» Арден своеобразно воспользовался другой традицией народного театра — масками.
Нам неизвестно, как теперь отнесся бы Сартр к открытиям советского театра и театра других стран в сферах брехтовской мысли. Да это и не важно. Важно то, что человеческая личность и ее внутренний мир, ее трагические взаимоотношения с миром заняли на современной сцене центральное место. И тут историческая заслуга французских интеллектуалистов не должна быть забыта. Справедливо их убеждение, что исторический процесс отнюдь не безразличен к поведению «отдельных людей»; что только сами люди могут тешить себя иллюзией безразличия к истории. История же к людям, как известно, беспощадна и каждого ставит на свое место. Но именно поэтому такое значение для общества приобретает поведение индивидуума, идея личной ответственности каждого — будь он философ, как Сартр, гений, как Галилей, или просто конторский служащий.
Крики, стоны, внезапно появляющиеся тени, всевозможная театральность, магическая красота костюмов, сделанных по каким-нибудь ритуальным образцам, великолепное освещение, завораживающие звуки голосов, обаяние гармонии, отдельные музыкальные ноты, расцветка предметов, физический ритм движений, возрастание и убывание которых будет точно совпадать с пульсацией движений, знакомых всем, непосредственный показ новых и удивительных предметов, маски, громадные изображения, внезапные переключения света, световые эффекты, сообщающие физическое ощущение холода, тепла и т. д.».