Отсюда диалектичность брехтовской характеристики Кураж. Хороша как мать, как делец, как действенная и умная натура; плоха всем тем, что является результатом ее вынужденной приспособляемости к обстоятельствам. Брехт далек от мысли обвинять во всем лично маркитантку Кураж или папу римского. Он над ними, над историей. Брехт эпичен.
В последнем эпизоде, когда Гарри «пересек рубеж, за которым страдание и опасность имеют уже другой смысл», сцена смерти Эми приобретает особую яркость на фоне замогильного холода, которым веет от пьесы. Эта сцена задумана автором как некий обряд погребения старого и рождения нового. Вносят пирог со свечами. Агата и Мэри начинают медленное кружение вокруг пирога, постепенно задувая свечи, и последние слова Агаты звучат уже в темноте:
Исторический портрет создавал Жак Дебари в своем Дандене, восстанавливая в нем черты богатого сельского собственника XVII в. Это был энергичный и трудолюбивый крестьянин, достаточно умный, чтобы понять насмешки над ним господ. Да, он совершил необдуманный шаг, женившись на девушке из дворянской семьи, и сознает свою ошибку. Актер отнюдь не высмеивал своего героя, а раскрывал его драму — драму обманутой веры, приводящую к глубокому одиночеству. В этом грубом, но далеко не глупом простолюдине росли гиен и ненависть к издевающимся над ним барам, и он по-своему защищал свое человеческое достоинство. Это была абсолютно новая трактовка характера Дандена. Она меняла и жанровую характеристику пьесы Мольера, переводя ее из водевиля в драму. В то же время в спектакле сохранялась атмосфера комедийности, легкости и праздничности.
На позициях революционного марксизма большинство западных драматургов не стоит. Но разве только марксисты не приемлют капитализма? Буржуазный строй жизни в целом или во многих своих важнейших чертах осуждается значительным количеством людей, живущих на Западе. Среди драматургов, о которых здесь идет речь, нет почти ни одного, который принимал бы его как отвечающий природе человека.
Элиот считает, что сын может отвечать за грехи отца. Более того, искупление в данном случае совсем не лишает его собственной свободы, ибо заставляет остро почувствовать греховность мира и найти единственно правильный путь — путь объединения с волей бога.
Режиссер и актер в образе Тартюфа хотели дать не столько обобщающий «тип», сколько индивидуума с присущими ему психологическими чертами. Перед зрителями предстал один из современных политических авантюристов, пройдох и циников, которые под маской лести, смирения и демагогических речей ловко маскируют свои темные дела. Образ приобретал остро современное политическое звучание. Это был коварный и жестокий враг, против которого нелегко бороться. Театр словно предупреждал зрителя об опасности поддаться влиянию сегодняшних тартюфов — наглых проходимцев, демагогов и шарлатанов.
В начале 50-х годов Э. Бентли выступил одним из самых целеустремленных противников «французской традиции …снов и визионерства», традиции отвлеченно-экзальтированного поэтического театра. Сценический мир «снов наяву», «сновидческий театр» представлялся тогда Э. Бентли оборотной стороной вчерашнего фашистского тоталитаризма. Религиозно-экстатическое чувство, к которому взывает нео символистский театр, казалось критику сродни экстазу штурмовиков. И то и другое воплощает «современное бегство от свободы, от решений, от личности».
Формализованный язык жестов и знаков восточного театра, призванный передать абстрактное понятие или душевное состояние, не прибегая к его конкретному воплощению, становится, как и нарочитая условность в экспрессионистском театре, посредником между режиссером, пускающим в ход всю эту машину, и зрителем, вычитывающим из этой схемы собственные чувства и решения. Кстати, противопоставив эти два последних слова, можно еще раз увидеть разницу между позициями Арто и Брехта, тоже интересовавшегося восточным театром. Выступая против принципа сопереживания аристотелевской драмы, Брехт ссылается на древнейший азиатский театр, «театр представления». Но в театре Брехта зритель должен прийти к пониманию законов, управляющих жизнью человеческого общества, а в театре Арто он должен быть потрясен и взволнован, почувствовав жестокость и враждебность единого и непонятного закона вселенной.
Наряду с плодотворными опытами обращения современной английской драмы к народному творчеству, к подлинной музыкальной культуро народа с самого начала можно было встретить в отдельных произведениях и тенденции к псевдо-народности. Любования экзотикой жизни «на дне» избежали по все. Стилизация под псевдонародное зрелище чувствуется, в частности, в драмах Бернарда Копса. Такую стилизованную «оперу нищих», оперу бродяг представляет собой его пьеса «Сон Питера Мэнна». Торговцы п их дети, жители и деятели рыночной площади, изображенные в пьесе, в большой мере театрально условны и чрезмерно чувствительны. Это — не народное музыкальное представление, а скорее весьма ординарная коммерческая оперетта, неглубокая по своему содержанию, хотя в ней говорится и об угрозе атомной бомбы, и о бессмысленности войн, а в наивных развлекательных куплетах как будто даже выражен протест против погони за деньгами.
Сартр как субъективный идеалист, естественно, ставил с ног на голову эту диалектику, а вернее сказать, видел в ней извечную трагическую антиномию. В поздних пьесах Брехта, особенно в его «Галилее», ясно, что великий драматург уже видел, что в мире царствует не одна только социально-историческая необходимость, но, как показал исторический опыт, трагические противоречия тяготеют над самим человеком, а не только над миром, его окружающим.