Наряду с плодотворными опытами обращения современной английской драмы к народному творчеству, к подлинной музыкальной культуро народа с самого начала можно было встретить в отдельных произведениях и тенденции к псевдо-народности. Любования экзотикой жизни «на дне» избежали по все. Стилизация под псевдонародное зрелище чувствуется, в частности, в драмах Бернарда Копса. Такую стилизованную «оперу нищих», оперу бродяг представляет собой его пьеса «Сон Питера Мэнна». Торговцы п их дети, жители и деятели рыночной площади, изображенные в пьесе, в большой мере театрально условны и чрезмерно чувствительны. Это — не народное музыкальное представление, а скорее весьма ординарная коммерческая оперетта, неглубокая по своему содержанию, хотя в ней говорится и об угрозе атомной бомбы, и о бессмысленности войн, а в наивных развлекательных куплетах как будто даже выражен протест против погони за деньгами.
Нам неизвестно, как теперь отнесся бы Сартр к открытиям советского театра и театра других стран в сферах брехтовской мысли. Да это и не важно. Важно то, что человеческая личность и ее внутренний мир, ее трагические взаимоотношения с миром заняли на современной сцене центральное место. И тут историческая заслуга французских интеллектуалистов не должна быть забыта. Справедливо их убеждение, что исторический процесс отнюдь не безразличен к поведению «отдельных людей»; что только сами люди могут тешить себя иллюзией безразличия к истории. История же к людям, как известно, беспощадна и каждого ставит на свое место. Но именно поэтому такое значение для общества приобретает поведение индивидуума, идея личной ответственности каждого — будь он философ, как Сартр, гений, как Галилей, или просто конторский служащий.
Варьируя количество слогов в строке, он довольно эффективно добивается индивидуализации речи персонажей. Эта форма стиха обладает достаточной эластичностью. Автор смог применить ее и в передаче ничего не значащей салонной болтовни, и для отражения самых глубоких движений души. Одновременно строка, кажущаяся на первый взгляд рыхлой, имеет строгий внутренний порядок, который как бы навязан актеру изнутри. Это помогает актеру в моменты наивысшего напряжения. Вот что пишет по этому поводу Мартин Браун, видный английский режиссер, постоянно работавший с Элиотом при постановке всех его пьес: «„Семейный съезд» — стихотворная пьеса, равной которой английская сцена не знала со времен Реставрации. Соединение лирических и драматических элементов в один стихотворный организм напоминает скорее греческую, нежели английскую драму. Тем не менее, по форме и содержанию это глубоко современное произведение, в котором свободно чувствуют себя актеры XX века».
«Все смешалось,- читаем мы у Мельхингера характеристику сегодняшней западной сцепы и сегодняшнего положения критика.-Обнаружить какой бы то ни было порядок в этом хаосе кажется уже невозможно. К тому же мы лишились критериев для этих поисков. Пытаясь обрести цельную картину, критик сталкивается с такими проблемами, которые повергают его в смятение — как и любого из зрителей». «Современная драма, очевидно, утратила направление,- утверждает Мельхингер и называет то, что ему представляется социальной первопричиной отмеченного явления: — В этой бесцельности следует видеть осознанное пренебрежение целями и лозунгами».
Атмосфера несерьезности, игры, водевиля еще более усиливается, когда перед зрителями предстает деятельность теперешней ИРА.
Первый и главный объект, подлежащий сносу,- национализм, прежде всего ирландский.
Трагический период ирландского национально-освободительного движения, относящийся к 20-м годам, запечатлен в «дублинском цикле» ОКейси. Повествование о героической борьбе против угнетателей и страданиях народа было исполнено патетики и драматизма. Фарсу принадлежала область прозаического, где обитали болтуны-псевдопатриоты или погрязшие в житейских заботах мещане; фарс усиливал трагизм целого.
Реальные предпосылки такого умонастроения совершенно не затрагивались драматургами этого направления. Но мы многое поймем, если обратим внимание на то, что в эти годы появились на театре инсценировки романов Франца Кафки «Процесс» и «Замок». Творчество Кафки, при всей его сюрреалиетичности, было предчувствием ужасов нацизма и второй мировой войны. Таким же ощущением катастрофичности современного мира проникнута драматургия абсурдизма. Мир на грани самоуничтожения — вот, что на разные лады звучит в драматургии абсурдистов. Растерянность, страх, отчаяние, чувство полной безысходности продиктовали писателям этого направления их произведения.
Драма идей существенно отличается от тенденциозных пьес XIX в. и предшествующих веков. Там была совершенно отчетливая точка зрения, которую драматург и утверждал всем ходом действия и обычно суммировал ее в речах резонеров. Интеллектуальная драма XX в. сталкивает разные взгляды и мнения в политике, философии, морали. Даже Шоу, человек твердых убеждений и ясных мнений, далеко не всегда отдавал предпочтение одной из сторон, которые он сталкивал в пьесах-дискуссиях. А уж если говорить о французской интеллектуальной драме, в ней завершающей определенности еще меньше. Вся она строится на моральных контрастах, на идейных противоречиях, но никакие решения ею не предлагаются.
Следующий за песней диалог вводит обе темы. Время действия — летнее утро, заключенные в отличном настроении, но их разговор — об ожидаемой казни. Во всех неумолимо жестоких подробностях описываются последние часы смертников и совершение казни — то и другое происходит по раз и навсегда заведенному ритуалу. Затем, вплоть до копна акта, тема смерти отступает вглубь, но непрестанно напоминает о себе в отдельных фразах, чтобы снова вырваться наружу в заключительном эпизоде появления чиновника Хили. Этот визит сам по себе имеет зловещий смысл: он тоже часть ритуала подготовки к казни. Ужас предстоящею вновь завладевает сознанием благодаря репликам Ригена, в которых обтекаемые фразы Хили переводятся на язык грубых фактов:
Натурализм как художественное направление не нашел в свое время благодатной почвы в Англии — ни в драме, ни в режиссерском, ни в актерском искусстве. В сущности, в Англии, в отличие, скажем, от Франции, вовсе не было натурализма. Вместе с тем английский критический реализм всегда отличался пристрастием к крайним, несколько эксцентричным формам и приемам, к художественному максимализму — к гротеску и парадоксальности,- как в выборе, так и в воспроизведении повседневного, реального жизненного мате-риала. И эти особенности английской реалистической литературы получили развитие и углубление в английской драматургии наших дней. «Оглянись во гневе», «Вкус меда», «Кухня», «Заложник» — не в большей, а, пожалуй, даже в меньшей степени натуралистические, бытовые пьесы, чем «Дома вдовца» или «Профессия миссис Уоррен». Еще более явственно сказались на формировании современной английской драмы такие общие тенденции в воплощении современным реалистическим западным искусством и литературой житейской повседневности, как отсутствие единства и взаимопонимания между человеком и средой, недоверие, недоброжелательство по отношению к простым бытовым предметам и, наконец, скрытое, совершенно отчетливое тяготение к подчас весьма усложненным иносказаниям, к патетическим интеллектуальным и эмоциональным символам.