Круг сцены

Брехт, как и во всем, подходит к XX в. совсем с другого конца. Все его интересы сосредоточены в картинах внешнего мира, окружающих человека по мере свершения его судьбы.

Недаром главной постановочной метафорой Брехта является пустой круг сцены, движущийся в огромном, залитом внебытовым светом, беспыльном пространстве.

На пути человека, идущего, словно наперекор судьбе, в направлении, противоположном движению круга, время от времени встречаются отдельные натуральнейшие, даже намеренно натуралистические островки быта; быт детализирован в ярком, абстрактном освещении всего купола гигантской, как планетарий, брехтовской сцены. Быт на этих островках прозаически подробно восстановлен, он спокойно, увесисто воссоздан только из настоящих материалов, без малейшего участия бутафории: дерево, металл, грязные женские юбки, мужские портянки, потные сапоги, настоящий каплун, хорошо пахнущий жареный гусь,- все это жизнь, возникающая на сцене во всей своей неподдельности, чтобы так же достоверно исчезнуть.

Ритм безостановочного движения людей и неподвижность их остановившегося быта. Маленькая фигурка человека и вокруг гигантское абстрактное сценическое пространство. Таковы некоторые из театральных образов Брехта, построенных на внутреннем противоречии.

И вот идет-бредет, наперекор движению круга, движению истории, брехтовская героиня — мамаша ли Кураж со своим фургоном или добрая крестьянка Груше, спасающая чужого младенца,- бредет, бежит, эта брехтовская дева Мария, проходит сквозь все силки и ловушки быта, как сквозь пытку, страдает среди настоящих, неподдельных подробностей жизни, к ее страданиям безразлично вот это, залитое ровным све-том гигантское брехтовское пространство, с которым в конце концов героиня остается наедине.