Что же все-таки хочет сказать Ионеско в «Носороге»? Почему полны фантастических кошмаров пьесы, написанные им ранее? Посрамление ли это разума и проповедь иррационализма, идущая еще от романтиков XIX в., Ницше и сюрреализма? Не совсем так. Ведь фантастика и бредовые кошмары пьес Ионеско не являются альтернативой логики и разума. Они рождаются в результате столкновения «человека без качеств» с логикой. Кошмары, как это часто указано в ремарках, должны вселять в зрителей чувство отвращения, а что это чувство не самоцель, видно в «Носороге».
Постоянное упрощение языка тоже привело к целому ряду потерь. Зрителю все реже удается услышать подлинную поэзию, которая осталась лишь в самых интимных, самых лирических эпизодах. Пьесы все чаще воспринимаются как написанные просто ритмической прозой. А зритель, мало интересующийся христианской доктриной, предпочитает принимать за истинный тот вывод, который напрашивается при поверхностном прочтении пьесы. Так, из драматургии Элиота постепенно исчезает поэзия, унося с собой тот трагический пафос, который был свойствен первому шедевру.
Определеннее других драматургов выразил Уэскер и новый порыв всей современной английской драмы к социалистическим идеалам, несмотря на разочарования и сомнения в путях движения к социализму, несмотря на смятение, охватившее души молодежи, а также желание искать и находить при этом новые, собственные пути. Идеи социализма — это не только прошлое 30-х годов, о котором тоскуют английские авторы. С социализмом связывают они и будущее человечества. Уэскер осуществляет эти самостоятельные поиски новых путей как бы непосредственно на наших глазах: он предлагает один путь, исследует и отвергает его, затем обращается к следующему и т. д. Так, вся пьеса «Я говорю об Иерусалиме» представляет собой рассмотрение своего рода утопического эксперимента в духе Уильяма Морриса, пред-принятого сестрой Ронни Адой и ее мужем Дейвом: удалившись в Норфольк, они хотят построить там социализм для себя, некий личный социализм в изолированном уединенном мирке. Уэскер с интересом анализирует идеи супругов, их образ жизни. Но у него хватает мужества показать и даже объяснить крушение заведомо обреченного на неудачу опыта.
В конце 40-х и в начале 50-х годов, как совершенно верно рассчитал Элиот, комедия гостиной была господствующим жанром в английском театре и должна была оказаться привлекательной и вполне доступной английской аудитории. Действительно, в эти годы Элиот оказался модным драматургом. Но он вошел в моду лишь в театрах Вест-Энда, среди снобистской публики, состоящей из представителей высших классов общества. Экзистенциалистско-эстетские настроения Элиота щекотали нервы. В них было что-то раздражающее, неприятное. В то же время смутная таинственность этих пьес, ощущение чего-то большого, недосказанного выгодно отличали драмы Элиота от уже приедавшихся великосветских фарсов. Однако религиозная тема пьес Элиота отталкивала публику, несмотря на то, что автор всячески старался приподнести ее в самом привлекательном виде.
Последняя пьеса Томаса Стернса Элиота была написана в 1958 г., через два года после постановки «Оглянись во гневе» Джона Осборна. В последние годы своей жизни Элиот уже не пишет пьес. Может быть, это результат того, что поэт, посвятивший долгие годы созданию нового драматургического жанра — религиозной поэтической драмы,- осознал неудачу своей миссии.
Среди английских драматургов чуть позже вступивший на это поприще Арнольд Уэскер кажется самым прозаическим. Он даже будто кокетничает своим поварским прошлым, идя на самом деле к широким саркастическим, философским обобщениям — «Кухня», «Куриный бульон с ячменем», «Картошка ко всем блюдам» (а слышится за этим что-то библейское и народное одновременно — вроде «чечевичная похлебка», «ноев ковчег», «всем сестрам — по серьгам» и т. п.). Но в начале 60-х гг. критик Клиффорд Лич написал статью «Два романтика: Арнольд Уэскер и Гарольд Ппн-тер». Трудно согласиться с критиком, когда он сближает таких во многом противоположных художников, как Уэскер и Пинтер. Но Клиффорд Лич прав, обращая внимание на романтическую, поэтическую интонацию, которая, безусловно, слышится и в творчестве Уэскера.
Хор, герой, конфликт — строя свою концепцию драмы вокруг каждого из этих нерасторжимых ее компонентов, прогрессивные западные теоретики движимы идеей единства драмы, мечтой о единстве сцены п зрителей, а за этим — об общественном единстве. Единство театрального действия — для Фергюссона — это возвращение под своды театра общественного единства. Система драматических жанров — у Бентли — воплощает богатство общественных чувств, объединяющих зрительный зал. Единство сценических форм — по Мельхингеру — означает в конечном итоге поиски свободных основ общественной жизни.
Сама ты этого не умеешь». И чуть позже он добавляет: «Мне лучше умереть, чем жить без тебя».- «Да, мы просто всем делимся друг с другом, понятно?» — пытается объяснить Джо матери, сбитой с толку, решительно не понимающей их отношений. «Я хочу, чтобы ты всегда был со мной, потому что я знаю: ты никогда ничего от меня не потребуешь… Мы ведь женаты. Мы уже тысячу лет женаты»,- признается в конце концов Джо в своих чувствах к Джефу. Именно Джеф заставляет ее понять и смысл наступающего материнства: «Знаешь, в первый раз в жизни я чувствую, что я что-то значу. Я чувствую, будто я могу взять на себя ответственность за весь мир! И даже за тебя!»
Тем не менее, персонажи пьесы, отлично изъясняясь с помощью этой своеобразной поэзии, немеют в моменты наивысшего напряжения. Им не хватает эмоционального накала, что несколько разрушает единство идеи и действия, которого добивался Элиот. Со страданием и мученичеством, с избранностью героя из пьесы уходит подлинная поэзия.
Важная черта современной английской драмы — общая демократизация, снижение социального положения персонажей — выражена в творчестве Дилени как будто несколько стерто. В сущности, и Джо, и ее мать — подонки общества, обе они сознательно представлены деклассированными. Точность социального положения героинь не очень важна в данном случае. Наблюдая всеобщую разобщенность людей в современном обществе, Дилени выбрала крайнюю ситуацию, чтобы призвать к взаимопониманию и взаимопомощи как главному, на ее взгляд, средству, чтобы морально выстоять, удержаться на ногах.