Рисованные картины на экране органично переходили в действие актеров на сцене. В брехтовском спектакле «Швейк во второй мировой войне» Планшон применил вращающуюся сцену и прожектора для создания крупных планов и панорамирования. Правда, чрезмерное увлечение чисто техническими находками и зрелищной стороной спектакля несколько снизило его идейно-политическое звучание.
Выразились в пристрастии к «шекспиризации» у его последователей — в создании широких живописных исторических полотен с изображением многих ярких, красочных живых человеческих фигур, в остром драматическом столкновении реалистических контрастных характеров. Английской исторической драме был чужд всегда интерес к античной тематике, которая легла в основу большинства исторических французских пьес, написанных в 30-50-е годы. Английской исторической драме не свойственно и тяготение к совершенно откровенным притчам, напоминающим в иных своих частях грубоватое и эффектное площадное зрелище, хотя Брехт также писал и говорил всегда о связи своих исторических хроник и исторических парабол с театром «елизаветинцев». Английская историческая драма классичнее и строже. Она интересовалась и продолжает интересоваться в особенности сложными, переломными эпохами — эпохами смут, острого и напряженного столкновения судеб классов, государств конца одной общественной формации и начала другой. XIV, XV, XVI вв.- излюбленное время многих английских исторических пьес.
Гамлетовское «Слова, слова, слова…» стало как бы эпиграфом ко всему разрушительному, анти идеологическому пафосу абсурдистской драмы. Как в ее первоначальный, французский период, так и в период ее дальнейшего, английского развития. В английском абсурде доминирующей интонацией стало раздражение на весь белый свет, главной темой — взаимонепонимание близких людей; мотивы пресловутой «некоммуникабельности», если и родились в драме француза Камю «Непонимание» (1944), то по-настоящему были развиты именно в английской драме 50-х годов, в пьесах «рассерженных», а затем в пьесах английского абсурда. Только позднее английская драматургия обратится к исследованию социальных, бытовых, исторических аспектов современного мира.
Имя умершего в 1963 г. Карла Амадеуса Хартмана нами упоминалось. Его вклад в немецкую оперу невелик: только одна короткая музыкально-драматическая пьеса «Симплиций Симплициссимус» (1934, новая редакция 1955, либретто по известному роману). Однако в ней сказались как раз современно-немецкие тенденции, далекие от принципов нововенской школы, сближающие Хартмана с «Мюнхенской школой» Орфа (и, может быть, еще с Йозефом Хаасом, неоромантиком в «народническом» баварском варианте).
Он ничего не навязывает, предоставляет актеру полную свободу в поисках образа, особенно на первых репетициях. И постепенно подводит исполнителя к достижению предельной «выразительности тела и души актера», к выявлению основной идеи образа и к органичному вхождению в гармонический ансамбль всех сценических элементов спектакля. Великолепно чувствующий пластическую и музыкальную форму спектакля, Вилар добивается тончайшей согласованности ритма игры актеров с ритмом остальных компонентов спектакля. Актерское исполнение и все художественные средства, используемые режиссером, подчинены одной цели — яркому и выразительному раскрытию объективной действительности.
Служанка от них уходит, а дочь, оказавшись на площадке, не может вернуться, так как дверь таинственным образом захлопывается. В третьем акте отец уже один появляется на чердаке, преследуемый шумом. Дальше идти некуда, он умирает. Кроме персонажей со словами, на сцене постоянно присутствует бессловесное существо Шмюрц, хромающее, в окровавленных бинтах, одетое в тряпье. Действующие лица, кажется, не замечают и не упоминают его, но постоянно обрушивают на него удары, особенно в минуты раздражения. Непосредственно перед смертью отца падает и Шмюрц.
Творческий стиль Жана Вилара сложился в Авиньоне, на его театральных фестивалях. Необычная обстановка Папского дворца, перед древними стенами которого разыгрывались представления, поставила перед режиссером ряд сложных художественных и технических задач. Ему пришлось создать новую сцену — открытую площадку, глубоко вдававшуюся в зрительный амфитеатр. Актеры играли на широком просцениуме, который отделялся от первого ряда лишь тремя ступенями. Ни традиционного портала, ни рампы. Темная авиньонская ночь заменила занавес, а древние камни Дворца — писаные декорации. Вилар как бы возвращался к первоначальному типу театра на открытом воздухе, и спектакли его приобретали характер своеобразного торжества, церемонии, со своим строгим ритуалом, утверждавшим дух сообщества, дух единства.
Театр, а за ним и кино делают судоговорение и судебное следствие предметом драматического изображения. Наряду с этим судом в точном смысле слова, политическим и нравственным судом являются пьесы документальные, в которых вершится нравственный суд над людьми и действиями, запятнавшими нашу эпоху кровью миллионов ни в чем неповинных людей. Пародия, как в случае с МакБердом, применяется редко. Как правило, это произведения серьезные, находящиеся на грани трагедии, только трагичным в них является не «субъект» истории, а его жертвы. Но есть и случаи, когда писатели стремятся понять психоло-гию современных МакБердов. Проблема выдающейся личности, находящейся на вершине общественной пирамиды, но играющей антиобщественную роль, интересовала Б. Брехта. Мы имеем в виду не «Артуро Ун», ибо герой этого «трагифарса» был ничтожеством (это — тоже одна из проблем XX в.- ничтожества в роли вершителей судеб человечества), а переработку «Кориолана», над которой писатель работал в последний период жизни. По плану Брехта, пьеса была поставлена «Берлинским ансамблем», осуществившим основную идею драматурга о том, что выдающаяся личность не может осуществлять свои цели и намерения вопреки воле народа, подавляя его и не считаясь с ним. Для Брехта деятель такого рода, каковы бы ни были его личные качества, является фигурой отрицательной. Такой человек не может быть героем.
Театр Орфа, сложившийся в 30-40-х годах под влиянием новаторских идей начала века, в известной степени противопоставлен «театру иллюзий», господствовавшему в опере. Вместо буквально и однозначно понимаемого сюжета Орф предлагает иносказание, аллегорию, символ. Вместо действия — иллюстрированный «сценическими картинами» рассказ. Вместо динамичной драматургии — нарочитую статику «картин»; вместо индивидуализированного образа — обобщенный «тип», вместо максимального перевоплощения актера — его «отчуждение» от образа.
Орф — последовательный противник традиционной оперной эстетики, создатель нового типа музыкально-драматического спектакля. С самого начала он шел к максимальному сближению музыкального и драматического театров. Его целью был качественно новый синтез музыки, поэтического слова и сценического действия. Однако новое единство оказалось возможным лишь ценой отказа от автономии музыкального образа, В пьесах Орфа музыка создает драматургию спектакля, но не является самостоятельным выразителем драматических конфликтов, не концентрирует в себе все движущие силы драмы. Функции ее разнообразны: она «дорисовывает» характеры и ситуации, создает фон и придает колорит, регулирует напряжение отдельных сцен, готовит кульминации.