Брехт точнее других драматургов определяет социальные корни фашизма, по большая зрелость его политической мысли не ставит его в оппозицию к другим писателям, освещавшим предпосылки утверждения фашизма. Надо говорить о единстве всех демократически настроенных писателей, всех, кто борется за истинный гуманизм в этой волне драматургии, направленной против фашистского тоталитаризма.
Французы предприняли идеализацию героя с целью вернуть униженному историей человеку его утраченное достоинство и почти насильно приподнять над буржуазной обыденностью. Вырвать из эгоизма житейского бытового «я» и волевым актом ввергнуть его в общее движение исторического потока. Тут — очищенный от конкретной орнаментики идеалистический историзм французских авторов.
Уступчивость по отношению к негодяям, стремление замирить их, попустительство, трусость — вот, что облегчает путь к господству наглым подонкам.
Одна из тенденций новой социальной драмы состоит в приближении к реальному человеку во всей его сложности. Поистине поразительна та эволюция, которую проделала социальная драма от экспрессионизма 20-х годов до позднего творчества Брехта и Шона ОКейси. Драма 20-х годов имела дело с классовыми абстракциями, и персонажи просто именовались Капиталист, Банкир, Рабочий и т. п. Революционная драма 50-х годов обращается к конкретному реальному человеку. Драматургия Шона О Кейси особенно интересна в этом отношении. Жанровые мерки, применяемые критикой для определения его пьес, нередко не в состоянии определить их действительную сущность, а характеры так сложны и противоречивы, что не позволяют уложить их в удобные социальные схемы. К тому же творчество писателя окрашено национальным колоритом. Юмор и патетика, мечтательность и трезвый реализм создают необыкновенный сплав, и театры еще не нашли ключа к сценическому воплощению этой крайне своеобразной драматургии, хотя, по общему мнению критиков Запада, ОКейси признан едва ли не самым выдающимся драматургом XX века п.
Музыка здесь сама по себе уже есть игровой элемент спектакля: она вытекает из текста, из конкретного речевого оборота, из мимики и пластического жеста актера. Это режиссерская, «мимическая» музыка. Она используется с тончайшей дифференциацией функций: скупо в сравнении с оперной партитурой и все же исключительно щедро в рамках замысла Орфа. Это короткое фанфарное вступление, вступления перед сце-нами, инструментальный Riipeltanz, но главным образом отдельные звуки и аккорды; ритмическая пульсация ударных инструментов, организующая во времени произнесение текста ритмически организованные ансамбли «говорящего хора», ритмические каноны, речевая, внемузыкальная полифония голосов. Пение — исключительная редкость. Это короткие, простые, до примитивности, фразы хора, мелодизированные реплики, и только к самому концу, в последних сценах,- более густая концентрация вокальной и оркестровой музыки.
Как уже замечено было, герои Брехта выигрывают в каждой отдельной ситуации, проигрывая перед лицом истории. У Сартра — наоборот. Поступок сартровского Ореста — чистейший проигрыш для него лично, более того, он житейски бессмыслен так же, как и поступок ануйлевской Антигоны. Но перед лицом истории Антигона выигрывает — в некоем высшем, в идеальном смысле.
Словно один на один с историей. Одна рельефная человеческая фигура во всей своей натуральной нищете предстает одинокая, виновная и невиновная, активная и бессильная в центре лишенного источника света небывалого освещения.
Лишь перепуганный мальчик долгими часами просиживал на краю постели и, едва сдерживая слезы, слушал бесконечные рассказы отца: «Я чувствовал лишь его горе, отчаяние и вдыхал приторный, тошнотворный запах тления. Как видите, уже в детские годы я познал, что такое гнев… гнев и бессилие… В десять лет я знал о любви… предательстве… смерти больше, чем вы, вероятно, узнаете за всю вашу жизнь». В первом действии пьесы Уэскера «Куриный бульон с ячменем» только и разговора, что об отъезде в Испанию все новых и новых антифашистов — события развертываются осенью 1936 г. В последнем акте драмы Уэскера «Я говорю о Иерусалиме», действие которого относится к 1959 г., вновь вспоминают об Испании. «Война, которая была войной каждого»,- задумчиво произносит Ронни. Испанские события стали своего рода отправной точкой, откуда начинался анализ того, что произошло с душами людей в. последующие тридцать лет. Оглянувшись назад, первое, что испытали молодые драматурги и их герои,- это смятение чувств, необходимость разобраться в буре, лавине, груде навалившихся на них эмоций.
Наряду с гротескным изображением «человеческого дна» театр показывал, как среди подонков и уголовников, среди разврата и грязи зарождалась поэтическая любовь между чистыми существами — простой ирландской девушкой и английским солдатом. И неожиданно трагикомический гротеск переходил в глубокую драму, завершавшуюся смертью невинного юноши. Этим спектаклем театр вместе с автором выражал страстный протест против несправедливости, против бессмыслицы убийства и войн.
Драматург, живущий в буржуазном обществе, разумеется, не обязательно буржуазный драматург. Все подлинно художественное по самому существу своему враждебно нравственным и эстетическим идеалам буржуазного мещанства. Неприятие буржуазного жизненного уклада не непременно завершается переходом на социалистические позиции. Современный мир сложен. Далеко не всюду созрели реальные и конкретные предпосылки для перехода от капиталистического строя к социалистическому. В стране самого мощного капитализма — в США — не только коммунистическая партия, но и умеренная социалистическая партия малочисленны. Значит ли это, что в США нет оппозиции капитализму? Она есть, но характер ее иной, чем в некоторых европейских странах. Эта оппозиция носит общедемократический характер, и в США есть искусство, драматургия, театр, которые выражают своими средствами неприятие буржуазного уклада жизни.