Построить сарай или отделать дом — употребить в целесообразном порядке наваленные грудой вещи — это мечта, а пока каждая вещь существует сама по себе, и эта их разобщенность подчеркивает весомость каждого отдельного предмета, ибо, не имея направленности к чему-то определенному (составить такое-то целое, быть так-то употребленной, т. е. получить человеческое значение), вещь утверждает лишь свою бессмысленную предметность, а за нею испуганному человеку могут мерещиться всякие страхи и дьявольские рожи.
В ряд разобщенных предметов включены у Пинтера слова, отбитые паузами. Эти разрывы-промежутки дают поверхность и объемы тому, что происходит на сцене. Повиснув в молчании, слова приобретают вес и материальность, они начинают существовать отдельно от героев, ничуть не приближая нас к тому, что происходит в головах людей на сцене. Они становятся таким же непригодным хламом, как и все, что навалено в комнате Астона. Их можно слышать, но они не имеют ценности, им нельзя верить. Слова не приближают к истине, они могут передать лишь простейшие элементы быта, а за ними начинается область запутанного и непонятного.
Пластически эта ситуация выражается у Пинтера в часто повторяющемся сценическом образе комнаты — средоточия знакомого до мелочей примитивного быта, за пределами которого господствуют враждебные человеку силы, нарушающие или грозящие нарушить спокойствие внутри. Так, в заброшенный пансион, где скрывается от мира пианист Стэнли, приезжают двое незнакомцев, чтобы, внушив ему сознание вины, сломить его волю и увезти с собой, безвольного, вялого, обряженного в традиционный костюм английских служащих-символ конформизма (пьеса «День рождения»).