Отметив некоторое влияние Брехта, английский режиссер сказал: «Долго полагали, что «очуждение» Брехта противоположно концепции Арто, считавшего, что театр дает непосредственное и бурное катастрофическое переживание. Я никогда не был согласен с этим. Я убежден, что театр, подобно жизни, представляет собой непрестанный конфликт между впечатлением и суждением — иллюзия и разочарование в них находятся в мучительном соседстве и неотделимы. Этого достигает Вайс. Начиная с названия, все в его пьесе предназначено для того, чтобы нокаутировать зрителя в челюсть, затем погрузить его в ледяную воду, потом заставить его попытаться осмыслить происшедшее с ним, потом нанести ему удар в пах, затем опять привести в чувство. Это не совсем Брехт,
Не Совсем Шекспир, но это очень по-елизаветински и вполне подходит к нашему времени».
Сказанное Бруком может быть отнесено и к некоторым другим пьесам современного западного театра, представляющим собой серию подобных шоков, которым подвергается зритель. Для публики, привыкшей к более спокойному течению сценического действия, драматургия такого рода выглядит полным нарушением художественности. Но пьесы, подобные «Марату/Саду», нельзя верно осмыслить вне контекста всей драматургии последнего времени. Здесь действует внутренняя диалектика западного театра середины XX в. с присущими ей резкими контрастами, непримиримыми противоречиями. Такое произведение могло появиться только в цепи тех постоянных новаций и поисков новых выразительных средств, какие проходят через театральную историю последней четверти века. Вернемся, однако, к драме Вайса и послушаем еще Питера Брука, который не только понимает законы театра наших дней, но и сам подчас создает их своим режиссерским творчеством.