Культ действия, превращение патриотизма в агрессию и нацизм, силы в насилие, национальной культурной традиции — в систему расистского мышления, наконец, спекуляция на словах «революция» и «социализм», превращение энергии масс в энергию штурмовиков, вишистов, петеновцев и т. д.- вот мишени, по которым расстрелял патроны французский интеллектуализм во время войны и сразу после нее.
Особенно активную работу Народные театры ведут с молодежью. Именно в этом зрителе они видят свою постоянную аудиторию. Тесные контакты устанавливаются с молодежными организациями, лицеями, училищами. Раз или два в недолю для молодежи устраиваются утренние спектакли по удешевленным ценам, так называемые «классические утренник ки», организуются «вечера поэзии». Так устанавливаются отношения тесного сотрудничества между зрителем и театром. Зритель Народного театра из клиента, каковым он является в театрах, финансируемых частной инициативой, превращается в ближайшего сотрудника театра и его доброжелательного критика. «Публика теперь рассматривается не как „дойная корова», которую эксплуатируют,- пишет Жан Вилар,- а как основной элемент праздника, организованного в ее честь».
Несомненно, интеллектуализм в драматургии начался гораздо раньше. Во всяком случае, литературные истоки и предшественники у этого течения имелись. Символизм, скажем, у Ибсена после целой эпохи позитивизма в философии и натурализма в литературе приобрел резко выраженный интеллектуальный характер, явившись первой поэтически «остраненной» формой интеллектуализма в литературе. Затем в духовную жизнь нашего столетия решительно вступил Бернард Шоу, воинственно сменивший традиции критического реализма на доспехи политического писателя-парадоксалиста, с достаточно обширными интеллектуалистскими претензиями. Далее — явление Луиджи Пирандслло. Разве Пиранделло, какие бы тут ни делать оговорки, уточнения и поправки, не явился живописцем человеческого сознания, его тревог и беспокойства, ищущего, на что бы опереться в самом себе? Это было беспокойство чисто интеллектуального порядка, хотя и иррациональное по своему характеру. (Перед нами парадокс пиранделлизма: иррационализм мировоззрения и изобразительного материала при отчетливом рационализме, даже житейской рассудочности творческого метода.)
Происходит как бы двойное наложение, рационалистический метод этого рода можно назвать «тавтологическим» в художественном отношении: «разум разумен, ибо это разум». Такой предмет и такой метод исследования требует отрешенности не только от зеркального отражения действительности, но и от образности; требует некоей «обезвоженности» произведения искусства. (Ибо образность «неразумна», вернее, не только разумна.) Это, так сказать, интеллектуалист в чистом виде, интеллектуалист, как таковой; короче говоря это — Сартр.
Два лица жестокости, то совмещаясь, то будучи противопоставлены, присутствуют постоянно, хотя в последнее время упор делается на противопоставляемую безликому миру абсурда эмоциональность. Это обнаруживается и в увлечении романами маркиза де Сада (о нем самом не так давно вышло несколько книг), и, если взять английскую драму, в пьесах Г. Пинтера, где героям грозит безымянная, неопознанная опасность, в пьесе Д. Радкина «К ночи», где группа садовых рабочих убивает в каком-то первобытно-кровожадном порыве не понравившегося им болтливого старика-ирландца. Кульминацией здесь, пожалуй, была пьеса П. Вайса «Марат/Сад» в постановке П. Брука.
Обращение Элиота к драматургии не было случайным. К середине 30-х годов он опубликовал много статей, посвященных проблемам поэтического театра и разработал основные положения своей эстетики. Кроме того, в этот период происходит переворот и в мировоззрении поэта. Элиот — нигилист и богохульник, ученик Мервина Бэббита, Бергсона, Брэдли и французских символистов — переходит в лоно английской католической церкви. Каковы бы ни были причины этого обращения, Элиот ко времени написания своей первой пьесы — не просто верный сын церкви, но воинствующий католик. Еще в начале 30-х годов он занимает ноет редактора журнала «Критерион». Оказавшись в оппозиции почти ко всем политическим течениям в период между двумя войнами, журнал этот явился рупором идей самых реакционных слоев английской буржуазии. Возможно, такое положение Элиота заставило его не только осознать необходимость защищать свою веру, но и стать одним из проповедников христианской доктрины.