«Спасенные» — это не ведающие, что творят, молодые дикари, выросшие (и это клеймо XX в.) в современном городе. Жизнь свою они заполняют, в основном, любовными похождениями, которые было бы точнее назвать случками, более или менее длительные привязанности рассматривают как аномалии. Подобного рода аномалия оказывается драматической пружиной пьесы Бонда. Молодой человек по имени Лен, проведя ночь с девушкой Пэм, остается в доме ее родителей на правах жильца. Что же касается самой Пэм, то она, всячески третируя Лена, преследует некоего Фреда, который, пробыв с ней некоторое время, больше не желает ее знать. Родившийся от Фреда ребенок пренебрегаем всеми, в том числе и матерью, заботится о нем Лен. Кульминацией оказывается сцена, когда коляска с младенцем, оставленная Фреду в городском парке, становится предметом развлечения его дружков. Сначала они щиплют ребенка и дергают его за волосы, потом мажут его экскрементами, а под конец забивают его до смерти камнями. (Собственно эта сцена и послужила поводом для запрещения пьесы английской театральной цензурой, именуемой «лордом-камергером». Пьеса была показана как клубный спектакль.) Фреда, единственного из всей компании, судят. После его выхода из тюрьмы в отношениях между Фредом, Пэм и Леном ничего не меняется. Под конец Лен решает, было, покинуть дом, но все же остается.
Ограниченность идет рука об руку с варварством, замкнутый в самом себе, лишенный всякой духовности быт освобождает инстинкты, оказывающиеся источником до фантастичности неосмысленных поступков. Иное этим людям незнакомо. «Как можно почитать что-либо, о чем не знаешь? — говорит самый красноречивый из братьев Тедди.- В то же время было бы смешно предположить, что все нам известное заслуживает почтения».
Да и в самой комнате, стоит лишь погаснуть свету, и возникает жестокий розыгрыш, который устраивает в «Стороже» один из братьев над стариком, воспринимаемый нами как эпизод из фильма ужасов. Один шаг — и обыденность, смешная в своей назойливости (основной источник пинтеровского комизма), вдруг начинает терять устойчивость, от всего можно ожидать любой неожиданности. «Англия Пинтера когда-нибудь так же прочно войдет в сознание, как Англия Диккенса»,- сказала составителям документальной книги об английской молодежи «Поколение X» одна из проинтервьюированных ими девушек. Но это — не доброе одушевление привычной для всех жизни, как у Диккенса. Действительность в глазах Пинтера продала свою душу дьяволу. И виноваты сами люди, добровольно включившие себя в класс вещей, чтобы не быть отягощенными излишним интеллектом и моральными нормами, которые интеллект устанавливает. Подобным обвинением является пьеса Пинтера «Возвращение») вышедшая и 1965 г.
Построить сарай или отделать дом — употребить в целесообразном порядке наваленные грудой вещи — это мечта, а пока каждая вещь существует сама по себе, и эта их разобщенность подчеркивает весомость каждого отдельного предмета, ибо, не имея направленности к чему-то определенному (составить такое-то целое, быть так-то употребленной, т. е. получить человеческое значение), вещь утверждает лишь свою бессмысленную предметность, а за нею испуганному человеку могут мерещиться всякие страхи и дьявольские рожи.
О распаде деталей налаженного мирового механизма возвестил экспрессионизм, противопоставляя этому механизму неделимую человеческую душу, но и она была упразднена в свою очередь. (Хотя, как показывает опыт Беккета, упразднить ее не так уж легко: как бы у этого картезианского дуалиста ни распадалась телесная субстанция, до какой степени деградации ни доходил бы дух, одинокий голос во мраке все же продолжает звучать среди пустоты, на грани исчезновения.)
В случае, когда лирическое личное начало намеренно уничтожается (правильнее было бы сказать, что оно выступает в негативной форме), получается картина действительности, лишенной всякого смысла. Здесь следует упомянуть Н. Симпсона, пьесы которого несколько напоминают «раннего» Ионеско. Но, в отличие от Ионеско, у Симпсона нет речи о темных силах, заполняющих образовавшуюся пустоту. Выдержанные в традициях английской «nonsense», его пьесы дают гротескную сатиру на прозябание мещан, используя получающееся в духе А. Жарри несоответствие между внешней логичностью высказывания и абсурдностью его содержания.
При рассмотрении становится понятной и эволюция Арнольда Уэскера, одну из последних пьес которого — «Времена года» — критики считают экспрессионистской по форме (отсутствие реалий и символичность всей пьесы) и неоромантической по содержанию (мужчина и женщина, герои пьесы, проходят все этапы развития чувств: зиму отчуждения, пробуждения, лето расцвета и осень разочарования и расставания).
Натурализм, как он справедливо считал, был лишь средством передать состояние сознания. Правильность такого взгляда подтвердила эволюция английской драмы последних десяти лет.
Непосредственная передача зрителю того или иного состояния чувств и сознания с помощью определенной сценической структуры составляет основной принцип экспрессионизма. И хотя у англичан эта сценическая структура по преимуществу материальна, и телесная ощутимость быта составляет одну из главных характеристик английской драмы, материальность и телесность здесь — только средства. Непреодолимых препятствий для иного решения проблемы контакта со зрителем нет. Отсюда такое органическое восприятие английскими режиссерами и драматургами по-разному истолкованных театральных принципов Брехта. (Посещение «Берлинским ансамблем» Лондона в 1956 г. было крупнейшим театральным событием сезона.) Простым копированием внешних форм здесь мало что объяснишь.
Была противопоставлена эмоциональность, но не в виде бунта одинокого художника, а почерпнутая из самой жизни. Тогда же и возникло понятие «поэтический натурализм», наглядно иллюстрирующее, как из сочетания двух, казалось бы, крайностей родился определяющий принцип новой английской драмы. На противоположных полюсах они оказались в «театре абсурда», где не заслуживающая никакого снисхождения действительность мертва, а поэзия в результате может быть лишь анархичной.
В конечном итоге, все пьесы Жене — это театрализованное воссоздание фантазий парии и изгоя (сам Жене, до того как прославился как писатель, был известен лишь среди воров и гомосексуалистов). Фигура отверженного обществом бродяги, прокламирующего свою асоциальность, стала одной из самых популярных в послевоенной литературе; мы встречаем ее трансформированной в пикаресках английских «сердитых» в романах Беккета, в индийском фильме «Бродяга». Поэтому пьесы Жене — о преступниках, служанках, неграх, об алжирских нищих. Здесь мечты, сценически организованные в соответствии с принципами Арто, соприкасаются с действительностью. А что зрители научились сами воссоздавать конкретную реальность из показанных им фантазий, видно хотя бы из того, что во время представления последней пьесы Жене — «Ширмы», посвященной Алжирской войне, сцену забросали тухлыми яйцами и овощами не поборники реализма в театре, а фашиствующие оасовцы.